Баба Лена, как окаменела, невозмутимо сидела у окна уже несколько часов. «Как они здесь, в этом городе живут весь век? Что здесь хорошего? Сидишь, как в клетке. Как же я по землице соскучилась…»
Вытерла краем фартука скупую слезу. Уже почти полгода живет она у детей. С тех пор, как деда похоронила. Они жизнь прожили душа в душу во всем и всегда. Сына вырастили. В юности очень любили, и дня не могли прожить друг без друга, а на старость еще больше привязались. Пойдет, бывало, Дмитрий к соседу за какой-нибудь безделушкой по хозяйству, а за ним и баба следом.
А как баба задержится возле магазина, то дед уже у ворот выглядывает, будто год ее не было. Улыбнулась. Хорошо жили. Но кому-то первому все равно надо покидать этот мир. Дмитрий ушел тихо, во сне. По осени. Дождь лил, словно из ведра. Холодно и темно было и на душе.
Даже представить не могла Елена, как теперь будет жить одна. Сын сразу сказал, чтобы ехала к ним. Согласилась, потому что зима длинная, дом натопить надо, воду носить далеко, а она приболела. Да и по соседству почти никого не осталось. Дом их на выгоне от села далековато. Это вдвоем им было здесь хорошо…а одной… где ей справиться?
Отбыли девять дней по Дмитрию, забрала кое-какие пожитки и уехала к сыну. Он у нее единственный ребенок. Виталий добрый, трудолюбивый, заботливый. И невестка хорошая, и внучата славные. И относятся к ней очень хорошо. Но чувствует себя баба Лена лишней, чужой в этом доме. У них свой уклад, а она старая уже слишком, чтобы подстраиваться.
Не привыкла сидеть, сложа руки. А тут ей и делать нечего – посуду машина моет, белье машина стирает, кушать есть всего вволю, да и не умеет уже она приготовить чего-то такого настоящего, которое они едят. Единственным утешением стало это большое окно на кухне. Будто телевизор – целый день можно смотреть, не надоест.
Невестка уже и переживать начала. Слышала как-то, как говорила сыну: «Что это с мамой? Поговори, расспроси, не болит ли что. Сидит у окна, как неродная. Может ее к врачу свозить.» И внуки говорят, чтобы выходила на улицу, прогулялась. Разве только с ними, а сама ни-ни. Боится очень в лифте застрять, или заблудиться где, потеряться.
Еще хлопот доставит, им и своих хватает. Да и куда она пойдет? Никого не знает, да и во дворе людей ее возраста не увидишь. Дом новый, одни лишь молодые живут. Так и сидит у своего воображаемого телевизора. Еще как-то зиму пережила. А как блеснуло первое солнышко, как запахло в воздухе молодыми зелеными листьями, то баба Лена и совсем скисла. Это бы уже она и лучок посадила, редисочек и огурчиков насеяла. Рвется душа, просится домой.
— Сынок, отвези меня, домой, в Соловьевку – — робко как-то сказала за ужином.
– Чего вы, мама? Разве вам здесь не хорошо? Может обидел кто? – разволновался Виталий.
– Ну что вы там будете делать? — невестка защебетала. — Там дом уже обвалился, крысы, растащили все. Сидите себе в тепле и добре, куда вам ехать?
Заплакала, как ребенок.
– Пусть так, а я домой хочу. Хочу умереть в родном доме.
– Ой, мама, не плачьте, – прижал к себе сын. – Поедем на выходные. Могилку отцову навестим, походите по двору, подышите, птичек послушаете.
– Спасибо, сын. И тебе спасибо, Галина. Очень мне у вас хорошо, не думайте ничего.
– И мы понимаем. Поедете с Виталием, потому что я работаю в эту субботу, – по голосу невестки слышно было, что обиделась.
– Вот и хорошо, вот и хорошо.
До конца недели Елена жила одной мыслью, что вот-вот увидит родное село. Сердце едва не выскочило и не побежало впереди машины, только замаячила на горизонте Соловьевка.
— Как же здесь зелено и торжественно, а цвету, цвету, ты глянь! Распустилось все, развилось, будто меня встречает, – растроганно оглядывалась вокруг. – Боже ты мой, никогда не думала, что так можно соскучиться по этому всему! Даже дышать мне здесь легче, веришь?
